Язык жизни. Ненасильственное общение  - Маршалл Розенберг

Внимание направлено на то, чего мы хотим, а не на то, что пошло не так.

Одна участница трехдневного семинара рассказала о большом личностном прорыве. Один из ее запросов заключался в том, чтобы научиться лучше заботиться о себе. Но на второй день обучения она проснулась со страшной головной болью. Она рассказывает:

Еще на одном семинаре участник спросил, каким образом можно использовать ННО, чтобы освободиться от вызывающих гнев мыслей, когда мы за рулем. О, эта тема была мне очень близка! Я годами колесил по всей Америке и страшно устал от побуждающих к насилию мыслей, бурливших у меня в голове. Каждый, кто не ехал так, как я считал нужным, становился для меня заклятым врагом и мерзавцем. В моей голове скакали мысли такого рода: «Он что, спятил?! Он даже не смотрит, куда едет!» В таком расположении духа у меня было лишь одно желание: наказать других водителей. А поскольку я не мог этого сделать, гнев оставался в моем теле и становился тяжелой ношей.

Снижайте стресс, прислушиваясь к собственным чувствам и потребностям.

Наконец я научился переводить свои суждения в чувства и потребности и проявлять к себе эмпатию: «Господи, мне очень страшно, когда люди так ездят. Жаль, что они не видят, насколько это опасно!»

Надо же! Я был просто поражен тем, насколько меньше стресса испытывал, просто осознав собственные чувства и потребности и не обвиняя других.

Затем я решил проявить эмпатию к другим водителям и получил очень вдохновляющий первый опыт. Я оказался позади автомобиля, который намного превышал ограничения скорости, а на перекрестках ехал медленнее. Я кипел, бормоча сквозь зубы: «Кто ж так ездит!» Затем я заметил, что заставляю себя испытывать стресс, и переключился на возможные чувства и потребности этого водителя. Я почувствовал, что этот человек растерян и нуждается в терпении со стороны тех, кто едет позади.

Когда ширина дороги позволила мне обогнать эту машину, я увидел, что за рулем женщина лет восьмидесяти. На лице у нее застыло выражение ужаса. Я был рад, что моя попытка проявить эмпатию не дала мне сигналить или проявлять типичные для меня признаки недовольства.

Снижайте стресс, проявляя эмпатию к другим.

Много лет назад, когда только что завершился мой девятилетний период обучения, необходимый, чтобы стать психотерапевтом, я ознакомился с диалогом между израильским философом Мартином Бубером и американским психологом Карлом Роджерсом. Бубер спрашивал, может ли любой человек заниматься психотерапией в качестве психотерапевта. Тогда этот философ как раз приехал в США и его вместе с Карлом Роджерсом пригласили на дискуссию в психиатрическую больницу. Присутствовала группа психиатров.

В этом диалоге Бубер утверждал, что человеческое развитие происходит посредством встречи двух личностей, которые проявляют себя, раскрываясь во всей своей уязвимости и аутентичности. Он называл это отношениями «Я – Ты». Философ не верил в то, что этот тип подлинного общения может существовать, когда люди играют роль психотерапевта и клиента. Роджерс согласился с тем, что искренность и открытость необходимы для роста. В то же время он утверждал, что компетентные психотерапевты могут при необходимости выходить за рамки своей роли и строить подлинное общение с клиентами.

Бубер не склонен был соглашаться. Он считал, что, даже если психотерапевт хочет и способен проявить себя по-настоящему, это невозможно, пока клиент будет воспринимать себя как клиента, а психотерапевта – как психотерапевта. Он указал на то, что сам по себе процесс записи на прием и оплаты снижает вероятность подлинного общения между двумя личностями.

Этот диалог пролил свет на мое собственное давно зародившееся сомнение относительно одного «нерушимого правила» психоаналитической терапии. Речь шла об отсутствии эмоциональной вовлеченности. Если психотерапевт привносил в процесс собственные чувства и потребности, это считалось ненормальным. Компетентный психотерапевт должен был сохранять дистанцию по отношению к процессу лечения. Он выполнял роль зеркала, на которое клиенты направляли свои проекции. С помощью психотерапевта с этими проекциями потом проводилась работа. Внутренние процессы психотерапевта не вовлекались в процесс, и нас предупреждали, что обращаться к своим внутренним конфликтам через клиента опасно. Я понимал теоретическую основу всего этого, однако мне всегда было неловко соблюдать необходимую дистанцию. Кроме того, я верил, что моя вовлеченность в процесс может принести пользу.

Я проявлял эмпатию вместо того, чтобы интерпретировать слова клиентов; я проявлял себя вместо того, чтобы ставить им диагнозы.

Так я начал экспериментировать, заменяя язык клинической психотерапии языком ННО. Вместо того чтобы интерпретировать слова клиентов через теории, которые я изучил, я старался полноценно воспринимать их слова и слушать с эмпатией. Вместо того чтобы ставить им диагнозы, я открывал происходящее во мне. Сначала было страшно. Я беспокоился о реакции коллег на искренность, которую я проявлял в диалогах с клиентами. Однако результаты для меня и моих клиентов оказались такими хорошими, что я вскоре отбросил все сомнения.

Теперь, тридцать пять лет спустя, идея о полноценном личном участии психотерапевта в отношениях с клиентом уже не кажется еретической, но когда я только начинал использовать этот новый подход, меня часто приглашали на встречи с группами психотерапевтов, где я должен был его продемонстрировать.

Однажды на большом собрании психиатров в государственной психиатрической больнице меня попросили показать, каким образом ННО может помочь людям. Моя презентация длилась час, а затем мне предложили пообщаться с пациенткой, чтобы я оценил ее состояние и дал рекомендации по лечению. Я полчаса говорил с двадцатидевятилетней матерью троих детей. Когда она вышла, прикрепленные к ней врачи обратились ко мне с вопросами. «Доктор Розенберг, – начала ее психиатр, – помогите, пожалуйста, уточнить диагноз. Как вы считаете, у этой женщины симптомы шизофрении или психотического состояния, вызванного наркотическими веществами?»

Я сказал, что такие вопросы вызывают у меня растерянность. Даже во время практики в психиатрической больнице я никогда не мог точно определить, каким диагностическим критериям соответствует пациент. Я прочитал исследование, в котором говорилось о несовпадении подходов к диагностике у психологов и психиатров. Судя по отчетам, диагноз пациента больше зависел от школы, к которой принадлежал психиатр, нежели от самих характеристик.